С Генсеком
я так и не познакомился,
зато не раз встречался с его
сестрой…
 В разгар или расцвет застоя
журналистская судьба забросила меня в газету
«Красная звезда».
Ее возглавлял тогда (со сталинских времен)
патриарх советской военной печати генерал-лейтенант
Н.И. Макеев. Так вот, под руководством этого
редактора милостью Божьей автор сих строк немало
потрудился над прославлением генерального
секретаря ЦК КПСС, председателя президиума
Верховного совета СССР К.У. Черненко. Расскажу
вкратце, как это было.
Однажды Николай Иванович приехал из Главного
политуправления злым и сердитым. Сказал, что все
мы даром едим государственный харч, обленились
до потери пульса. В «Правде» готовится материал о
заставе, где служил Генсек. Олжас Сулейменов
сделал документальный фильм «Застава молодости».
«Комсомолка» вот-вот выдаст публикацию. И только
«Звездочка» как воды в рот набрала. Мой шеф молча
выслушал разнос, хотя мог бы парировать. Мы ведь
предлагали материал с этой долбаной заставы
нашего посткора по Среднеазиатскому округу. Но
наше предложение «забодали».
После нагоняя мы поставили посткору Ладину
задачу: завтра – кровь из носу, пришли статью
командующего погранокругом. И пусть он расскажет,
что застава, на которой служил в тридцатые
нынешний Генсек, – лучшая во всем поднебесье.
Увы, но то, что подчиненные генерал-лейтенанта В.
Донского ему подготовили, невозможно было
напечатать даже в окружной газете, не говоря уже
о центральном издании. И мой шеф решил:
– Бери этот бред, езжай домой, и чтоб к утру был
материал.
Что я и сделал. И в то апрельское утро не шел – на
крыльях летел в редакцию. Шутка ли – сочинить
военную биографию самому Генеральному секретарю
партии! (Которую, к слову, у меня потом передрали
сотни записных писак.)
Сделав пару косметических поправок, шеф как-то
посерьезнел и пошел к главному. Наш с командующим
опус был еще несколько раз прочитан, перепечатан
на бумаге верже, и я поехал с ним на Старую
площадь.
Помощник Генсека Федор Павлович Петров оказался
добрым, обаятельным, слегка полноватым человеком
с открытым взглядом из-под густых поседевших
бровей. Спустя какое-то время он вернулся
довольный: подписал! Пожал мне руку, и я на
форсаже умчался в редакцию.
Гром среди ясного неба раздался в комнате
ответственного секретаря, куда набилось полно
народу, жадно слушавшего мой сбивчивый рассказ о
хождении к Генсеку. До моего сознания как-то не
сразу дошел вопрос начальника отдела
иллюстрации:
– Мишель, а где снимок Генсека с его боевыми
побратимами?
– Дак фото Константин Устинович оставил себе на
память.
– Но ведь то был оригинал, единственный
экземпляр! – по-военному громко прошептал
главный иллюстратор, вмиг оценивший весь трагизм
ситуации.
Дальше события развивались как в жутком сне. Мой
шеф позвонил помощнику Генсека и получил
увесистый цековский нагоняй:
– Вы что, мальчишки? Генсеку фото понравилось. Он
его впервые в жизни увидел и оставил на память.
Мне что, идти к нему и объяснять, что в «Красной
звезде» работают бестолковые офицеры?
Выкручивайтесь, как хотите, но в завтрашнем
номере материал должен выйти с той фотографией,
что осталась у Генсека и с тем текстом, что я у
него подписал. Буковки, запятой не изменять!
Весь день мы обращались в архивы Алма-Аты,
Красноярска, в Центральный партийный архив, в
Институт марксизма-ленинизма, в КГБ, МВД.
Начальник пограничных войск по просьбе Макеева
лично обзванивал всех своих знакомых. На заставу
в Хоргос был отправлен вертолет. Все –
безрезультатно. Снимок в самом деле оказался
уникальным.
Закрывшись у себя в кабинете и отключив
раскаленные телефоны, я заплакал от досады.
Столько энергии потратил – и на тебе: грозит мне
неполное служебное соответствие, отправка в
Забайкальский округ и оплата не вышедшего
первого выпуска газеты. «Доброжелатели» уже
снабдили меня всей этой паскудной информацией.
Работа над номером была приостановлена, хотя
генералы и полковники бегали по коридорам, как
лейтенанты. Ближе к вечеру по редакции пронесся
слух, что Макеев говорил по кремлевке с
начальником ГлавПУРа. Тот обещал позвонить
министру обороны Д.Ф. Устинову, а уже он должен
был связаться с К.У. Черненко и попросить
фотографию на пару часов.
Все это я и решил сказать помощнику Генсека по
телефону, доложив попутно, что меня ждет в случае,
если он не выручит. И хотя по тогдашним суровым
правилам простой сотрудник не имел права звонить
в ЦК, но что оставалось делать? Шесть коротких
фраз я написал на бумажке и снял телефонную
трубку.
В Петрове не ошибся. В восемь часов вечера
Генсека увозили домой на Большую Бронную. Душка
Петров в это время провел операцию по изъятию
снимка. Вручив его мне, приказал, чтобы завтра к
11.00 у него лежали газеты и несколько фотографий.
Так и было.
Для Генсека отпечатали двадцать экземпляров
газеты на специальной бумаге и сделали пять
увеличенных снимков, и я все это отвез в ЦК. И у
меня наступило время, как у артиста, отыгравшего
сложный премьерный спектакль, выходить на
поклоны.
В конце мая коллеги из «Комсомольской правды»
пригласили меня в поездку по Красноярскому краю.
Мы с редактором отдела решили, пользуясь оказией,
сделать материал о родном крае Генсека.
Связались с Петровым, попросили его помочь
нашему замыслу и, естественно, встретили
полнейшее понимание.
Ах, какая то была замечательная командировка! Обо
мне заботились, мне помогали и содействовали так,
как никогда ни до, ни после этой поездки. Что
значит работа, организованная по звонку из ЦК
КПСС. Но и попахал я, как японский бульдозер.
Скорее из озорства, чем по недомыслию, мы с
начальником отдела, грубо нарушив каноны, через
того же Петрова подписали материал у Генсека.
Рукопись с высочайшим автографом произвела на
главного, на членов редакционной коллегии эффект
разорвавшейся бомбы. Кто давал указания, кто
позволил Захарчуку без спроса ехать в
командировку и готовить т а к о й материал,
наконец, кто разрешил автору через голову
руководства бывать в Центральном комитете
партии? Особенно негодовал и бесился заместитель
главного редактора генерал-майор И.И.
Сидельников. А мне впервые в жизни его гнев был до
Фенимора Купера. Знал: будет мой материал
напечатан, как и предыдущий, без малейшей правки,
потому что на его последней, девятнадцатой
странице стоит закорючка «Кучер» с датой.
Макеев был мудрый змий. Материал напечатали,
отметили. Понравился он и Генсеку, о чем наш
главный не без гордости сообщил коллективу. Но
как в прошлый раз, мне не выписали премии в
пятнадцать рублей. А вскоре мне предложили
«оказать литературную помощь в написании
воспоминаний сестре Генсека Валентине Устиновне
Черненко».
...Когда впервые познакомился с ее заметками, меня
охватили тоска и уныние. На ста страницах
блокнота содержались записи, сделанные
старческой рукой глубоко больного человека,
который, вдобавок, не обладал литературным даром.
А когда я побеседовал с Валентиной Устиновной,
оказалось, что рассказчик она не в пример
интереснее, нежели писатель.
Первые пятьдесят страниц машинописного текста
долго ходили где-то в верхах на предмет
дегустации. Потом Валентина Устиновна позвонила
и радостно сообщила:
– Можете продолжать работу! Товарищам
понравилось!
Увы, пожать хоть какие-то лавры из нашего
совместного с сестрой Генсека творчества не
получилось. Вторую часть рукописи я принес уже
после смерти ее брата.
– Теперь наше с вами писание уже никому не нужно,
– сказала Валентина Устиновна и, протянув мне
сухую холодную ладонь, поблагодарила: – Большое
партийное спасибо вам за все. До свиданья.
Михаил ЗАХАРЧУК. |
вернуться 
