Плисецкая, безусловно,
главная вершина балетного танца двадцатого века.
И второго тысячелетия тоже
Плисецкая побила раз и очень надолго (если не
навсегда!) любые возможные балетные рекорды. Она
до сих пор выступает на самых престижных мировых
сценах, несмотря на свои семьдесят пять. (Между
прочим, делает шпагат!) Она станцевала все, что
могла в принципе станцевать на балетной сцене
женщина из плоти и крови, плюс еще то, что хотела.
У Плисецкой есть несколько собственных, только
для нее поставленных спектаклей, и почти все они
стали вещами классическими. История мирового
балета подобных аналогов тоже не знает. Наконец,
ни одна современная балерина, не говоря уже о
танцовщицах прошлого, даже приблизиться не может
к тому непостижимому для человеческого
воображения числу выступлений, которые есть в
активе Плисецкой и которые продолжают
увеличиваться.
Книга рекордов Гиннесса в этом смысле может
отдыхать, ибо уже никто в мире (в том числе и сама
Майя Михайловна) не сможет установить точную
цифру сценических выступлений балерины.
Теоретически подобный отсчет можно провести
только по Большому театру, куда Плисецкая
поступила после хореографического училища в 1943
году, да по мировым гастролям, которые начались у
нее с 1947 года. А как быть с ее выступлениями на
фронтовых подмостках? Ведь доподлинно известно,
что юная Майя танцевала для бойцов Красной армии
еще в 1942 году. Кто, далее, сможет хотя бы
приблизительно подсчитать ее выступления в
домах культуры, клубах и просто на дощатых
подмостках стадионов и парков СССР?
Если бы Международный комитет по Нобелевским
премиям вознамерился вдруг отмечать деятелей
искусства – Плисецкая, безусловно, стала бы
первой среди них. Ее вклад в развитие
международных культурных связей уникален,
неповторим и для многих из нас даже трудно
постижим.
И несмотря на это, Майя Плисецкая была и остается
простой, земной женщиной, которой ничто
человеческое не чуждо. Знаю, что говорю: судьбе
угодно было с редко встречающейся для нее
щедростью одарить меня добрым, сердечным
расположением этой балерины-легенды. Так
получилось – не моя в том заслуга, а ее терпение и
доброта, что, познакомившись с Майей Михайловной
в 1978 году, я, спустя какое-то время, получил
уникальную возможность часто встречаться с ней и
ее мужем Родионом Константиновичем Щедриным,
беседовать с ними на самые различные темы, видеть
все их совместные спектакли, идущие в Большом, и
даже присутствовать на репетициях Плисецкой. О
чем до гробовой доски сожалеть буду, так это о том,
что не было у меня в ту пору диктофона. Если бы я
записывал все, что слышал от Плисецкой и Щедрина,
– уже давно воплотил бы свою заветную мечту и
написал книгу «Родион и Майя». Впрочем, это уже
другая тема, а здесь я продолжу о Плисецкой.
Удивляла, потрясала, а порой и умиляла она меня
буквально во всем. Принесешь цветы, обязательно
сама их подрежет, увядшие листочки отщиплет и в
вазу водрузит. Начнет чаем угощать – опять же
сама и заварит, и нальет, и всякой снедью к
напитку попотчует. А ведь была у Майи Михайловны
на ту пору домработница тетя Катя, нянчившая еще
Родиона Константиновича, несколько угрюмая, но
добрая женщина, которая все норовила избавить
хозяйку от излишних хлопот. Но не тут-то было...
В это трудно кому-то будет поверить, однако КГБ в
течение нескольких лет (!) вело неустанную слежку
за Плисецкой (в разработке проходила как
английская шпионка). К ней неоднократно
подсылались соглядатаи и провокаторы даже из ее
однокашников по школе. Шесть лет Майю Михайловну
держали невыездной!
Плисецкая всего в жизни добивалась сама, причем
всегда вопреки жутко неблагоприятным для себя
обстоятельствам, которые, зачастую, сама же и
провоцировала, потому что с пеленок всегда была
непокорной. Для тоталитарной системы сия
строптивость являлась самым страшным грехом.
Непокорных творцов она всегда истребляла. С
Плисецкой не получилось.
Уму непостижимо, как эта крохотная пичужка
сумела выстоять против несметной стаи воронов-стервятников.
А ведь ко всему прочему ее отец еще был
расстрелян в 1937 году как «враг народа» и ее маму с
грудным ребенком несколько лет гноили по лагерям
и в ссылке.
Не сломалась. Все сдюжила, все претерпела
Плисецкая и осталась сама собой. Что меня больше
всего в ней и удивляло. И однажды не удержался:
– Майя Михайловна, да любой бы другой человек на
вашем месте уже давным-давно накивал бы пятками
из этой страны! Вы же сами рассказывали, какие у
вас были заманчивые предложения!
– Не то слово! Наверное, все же была дурой, что в
пору расцвета своих творческих сил и
способностей не приняла стольких замечательных,
перспективных, а порой и просто фантастических
предложений. Но, понимаете, мне всегда совесть не
позволяла пойти с ней на сделку. Ведь перед
каждой поездкой за рубеж со мной беседовали
заинтересованные люди и брали с меня обещание
«не допускать самой и партнеров удерживать от
всяких нежелательных эксцессов». Ну как я могла
после этого людей подводить? Хотя, если уж
говорить совсем откровенно, обо мне, о моей
творческой судьбе здесь никто никогда не думал...
Вот уж воистину правда. Однажды мы поехали с
Майей Михайловной на ее творческий вечер в Дом
литераторов. Прихватили с собой металлическую
коробку с кинолентами.
После вечера Майя Михайловна с кем-то
задержалась за кулисами. Спустились потом в фойе,
а там уже свет потушен. Спрашиваем дежурную о
коробке с кинолентами. Понятия не имеет. И никого
уже нет из руководства Дома литераторов. Говорю,
постойте, я отправлюсь на розыски коробки. Нет,
пойдем вместе. Их кинобудка в таком хитром месте,
что вам ее никак не найти.
И вот мы взбираемся по каким-то лестницам,
чердакам. Забираем, конечно же, неперемотанные
бобины. Возвращаемся все теми же лабиринтами и
обнаруживаем, что и транспорта для Плисецкой
никто не организовал. А Щедрина тогда в Москве не
было. Договариваемся с частником. Уже в машине
Майя Михайловна с обидой и грустью в голосе
заметила:
– Полгода упрашивали меня выступить.
Согласилась на свою голову. Они птичку поставили,
а дальше – хоть потоп. И не так времени жалко, как
чуть фильмы не заныкали. А этим пленкам цены нет.
Не потому вовсе, что я там заснята. Просто многие
вещи Вася Катанян (родственник Плисецкой. – М.З.)
снял в единственном экземпляре. Такого нет даже в
Большом.
Кипя негодованием, я думал о том, что если
бесспорно талантливый Нуриев, о котором только
что так интересно рассказывала Плисецкая, может
себе позволить купить замок или небольшой остров
в океане, то какие бы невероятные возможность
открылись перед этой гениальной балериной на том
же Западе. А здесь ее даже домой забыли отвезти. И
такими досадно-унизительными мелочами ее жизнь
была переполнена.
Ни один балет Щедрина – Плисецкой не прошел на
сцене Большого театра без скандалов и
нервотрепок. Иной раз «усогласования» в
министерстве и ЦК продолжались вплоть до
премьерного дня! (Утром однажды звоню Плисецкой,
а она не знает, выступит вечером или нет.) Ни одна
поездка за рубеж не давалась балерине без
обивания чиновничьих порогов. Ей постоянно шили
не только шпионские похождения, антисоветчину и
диссидентство, но даже валютные махинации. Это
при том, что Майя Михайловна однажды призналась:
– Я столько валюты стране принесла, что на одни
проценты от нее могла бы жить безбедно. А меня
здесь, видимо в знак благодарности, изрядно
помытарили, нанеся такие душевные раны, которые,
боюсь, никогда и не затянутся.
Наконец, бывший главный балетмейстер Большого Ю.
Григорович попросту дал балерине от ворот
поворот. Она вынуждена была поехать на Запад и до
сих пор там работает. Россию, однако, не забывает.
Свой юбилей отмечала все-таки в Большом, хоть и
после Японии, где ее любят, пожалуй, ничуть не
меньше, чем в нашем Отечестве.
– А если откровенно, Майя Михайловна, вам балет
не надоедает?
– Собственно, сам танец для меня, как хлеб, не
приедается. Бывало, наскучивали партии, которые я
могла танцевать десятками лет. Тогда я либо реже
их исполняла, либо выступала в другой редакции.
Что же касается самого балета, как вида искусства,
то меня ведь в него отдали в раннем детстве. И мне
ничего другого не оставалось, как вкалывать. Хотя,
если действительно откровенно, надо признаться:
всю жизнь меня тянуло в драму. Наверное, во мне
есть в этом смысле какие-то задатки. Правда, я ими
не очень обольщаюсь. Однако Рубен Николаевич
Симонов, к примеру, до конца дней своих не уставал
повторять: «Ты, Майя, загубила в себе прекрасную
драматическую актрису».
– Вот отшумел ваш юбилей, отгремели аплодисменты,
вы вернулись к своей обыденной жизни. Какая она у
вас сейчас?
– С Родионом Константиновичем мы живем в Мюнхене.
Он очень напряженно работает. Его музыку на
Западе часто исполняют. Я рада и горда тем, что
музыка Щедрина много звучит в мире, счастлива
сопровождать его на концерты как жена. Вы же
знаете, что нам с ним никогда не бывает скучно.
Есть у нас дом, не дача, а именно дом в Литве. Там
мы всегда встречаем Новый год. Так будет и на этот
раз.
...Кто только (и главное – как только!) не писал о
Плисецкой, какими головокружительными эпитетами
ее не одаривал! И по совершенной же
справедливости, ибо Плисецкая – Джомолунгма в
балетном искусстве, пик, которого не достигал
никто из ее предшественников, вряд ли преодолеют
и последующие творцы. Плисецкая – эталон, к
которому ныне и присно и во веки веков будут
стремиться все, кто возжелает заниматься танцем.
Глубоко символично, что большая часть уходящего
века прошла в балете под флагом Плисецкой. Но
самое примечательное, что и в следующий век мы
войдем с ее балетом, ее танцевальными идеями,
находками, ее восхитительным вдохновением.
...Автору этих строк она однажды призналась: не
случись в ее жизни балета, наверняка стала бы
толстушкой, поскольку обожает поесть. «Но сцена
любит худобу». Умри, лучше не скажешь...
Михаил ЗАХАРЧУК.
(Полностью материал о Майе Плисецкой будет
опубликован
в февральском номере журнала Penthouse.) |
вернуться 
